В связи с тем, что происходит в последнее время в России вокруг ЛГБТ-сообщества, МиМ задался вопросом о том, что происходит к востоку – точнее к юго-востоку от нас, в Кыргызстане. КАПИТОЛИНА НАЗАРЬЕВА поговорила с Сыйнат Султаналиевой и Вероникой Юрьевой, сотрудницами неправительственной организации «Лабрис», работающей с ЛГБТ-сообществом в непростых условиях постсоветской Средней Азии.
Капитолина Назарьева: Сколько вообще на момент создания «Лабриса» в Киргизии было организаций, которые работали с представителями меньшинств?
Сыйнат Султаналиева: Наша организация — «Лабрис» — изначально создавалась для лесбиянок, бисексуальных женщин и трансгендеров. Гей-организация — «Оазис» — в Кыргызстане к тому времени уже существовала, еще с 1995 года. Нужно отдать им должное, они поначалу тоже поддерживали «Лабрис»: давали возможность встречаться у них до того, как появился офис. Однако именно с ЛБТ-сообществом в целом никто не работал до нас, и до сих пор именно с лесбиянками, бисексуальными женщинами и трансгендерами работаем только мы. Всего на тот момент было три организации. Одна большая – собственно «Оазис. Был еще «Гендер-вектор» — региональный филиал «Оазиса» в Чуйской области. Хронология проста: в апреле 2004 года появилась инициативная группа, люди встречались на базе «Оазиса», пытались писать проекты. Им удалось получить деньги на открытие офиса, и они это сделали 8 января 2005 года. Ребята стали уже выпускать ежеквартальный журнал, он так и назывался – «Лабрис» — и проводить небольшие мероприятия. Это было что-то, конечно. Люди приходили толпами постоянно, – а первый офис был в квартире – и там постоянно были люди. Потому что для многих это был первый раз, когда появилось место, в которое можно прийти и побыть самим собой. Не стесняться с кем-то держаться за руки, рассказывать истории, просто разговаривать. Ну и проводить маленькие тренинги, семинары, – кто во что горазд.
Еще год проработали в качестве инициативной группы, а в 2006 году, 14 февраля получили регистрационный номер в Минюсте. Мы стали полноценной организацией. Стоит заметить, что в 2006 году «Лабрис» зарегистрировался как организация по защите прав уязвимых групп женщин – мы боялись и не могли открыто говорить, что мы – ЛГБТ-организация.
Bероника Юрьева: На тот момент были проблемы с правоохранительными органами. Была опасность вторжения в офис «Лабриса», поэтому организация боялась регистрироваться открыто.
С.: В 2009 году мы, наконец, перерегистрировались – уже как открытая ЛГБТ-организация. Это прописано в уставе организации. С тех пор сотрудники «Лабриса» создали еще две организации – ОО «Кыргыз-индиго» и ТИГ «Тендик». ТИГ — это трансгендерная инициативная группа, работают исключительно по правам трансгендеров.
У трансгендеров самый главный вопрос в жизни – «кто я?»
B: Трансгендеры решили создать свою собственную инициативную группу, прежде всего, потому что сексуальная ориентация и гендерная идентичность – две совершенно разные вещи. Основная же разница между ЛГБ и Т в том, что для ЛГБ главным вопросом является «кого я люблю?», то есть у них нет несоответствий с собственной идентичностью. В то время как у трансгендеров самый главный вопрос в жизни – «кто я?».
Анимационный фильм, созданный в рамках «Мастерской неотчужденного протеста», проходившей в течение двух недель в Бишкеке среди других мероприятий «Недели против гомофобии и трансфобии в Кыргызстане – 2012» усилиями «Лабрис», других ЛГБТ-организаций страны и дружественных НПО.
Давайте теперь немного поговорим о вас
С.: Лично я пришла в организацию в 2007 году. Девятнадцатого сентября у меня было интервью на должность медиа-специалиста. Меня пригласила бывшая коллега. Конечно, изначально были сомнения, стоит ли идти в «Лабрис», потому что, не побоюсь признать, поначалу я была немного гомофобна. К тому моменту у меня начался первый кризис среднего возраста: с первого курса я работала только ради денег – на пропитание, на учебу, на помощь родителям – и никогда не получала от работы удовольствия. И уже очень сильно от этого устала. А потому дала себе слово, что буду работать только за идею. У меня с детства была мечта, она и до сих пор есть, – я хочу сделать мир лучше. И когда пришло это предложение, я подумала: вот, тот самый шанс на исполнение мечты.
До этого ты не сталкивалась с ЛГБТ-сообществом, для тебя это было вообще в новинку?
С.: Была немного знакома с трансгендерами. Та коллега, которая меня пригласила – ее зовут Аня Кирей — одна из основателей «Лабриса». Еще до приглашения на работу она предложила мне помочь снять документальный фильм о трансгендерах. Я согласилась. И тогда встретилась с самыми первыми трансгендерами Кыргызстана. Было и странно, и интересно. А потом, когда я пришла в организацию, для меня открылось совершенно новое пространство. Вот так я начала этим заниматься.
А ты?
В: У меня не такая длинная история, я работаю в «Лабрисе» всего полтора года. До официального трудоустройства я уже много слышала об этой организации — и плохого, и хорошего. И пришла туда по объявлению о вакансии с целью изменить работу «Лабриса» к лучшему. Просто отправила резюме, мне позвонили и взяли на работу.
А до переезда в Киргизию, например, в России? Ты раньше сталкивалась, если не с самим сообществом, то с -то правозащитными организациями?
В.: Я вообще не знала, что кто-то этим может заниматься. Я до 23 лет думала, что гомосексуальность – это патология. Реально. Что это не так, я поняла только прочитав книгу Фрэнсиса Мондимора «Гомосексуальность. Естественная история», лет в двадцать.
С.: В Кыргызстане, по сравнению с Россией, Казахстаном, другими странами бывшего СССР, — кроме, может быть, Украины, — НПО очень активны с самого начала. У нас вообще очень активное гражданское общество, буквально все знают, что такое НПО и зачем они нужны.
В.: Есть, правда, разница в работе НПО в постсоветских странах и в западных. На Западе ЛГБТ-организации могут быть маленькими, 2-3 человека, и только один из них получает символическую оплату, а остальные – волонтеры. Почему? Потому что у них нет проблем с тем, что их выгоняют с работы за их сексуальную ориентацию и гендерную идентичность. А потому они занимаются этим на действительно волонтерской основе, им не нужны деньги на проживание. В нашей же стране мы не можем себе этого позволить: если ты работаешь активистом, ты должен получать деньги, иначе у тебя просто не будет средств к существованию.
Сотрудники и члены организации «Лабрис» получают оклад?
С.: Да. Но только сотрудники.
Какая сейчас средняя зарплата в Кыргызстане?
С.: В НПО, в среднем, это 300 долларов.
А средняя по стране?
В.: Официально, я думаю, где-то 250 долларов.
То есть у НПО получается оклад выше, чем в целом по стране… А у вас один донор или вы пишете заявки нескольким донорам сразу?
С.: Обычно нескольким сразу. Это называется фандрайзинг – поиски фондов. За это направление отвечают директор и правление. Мы должны постоянно следить за появлением новых программ грантов и высылать эту информацию сотрудникам. И тогда все собираются, создается рабочая группа, люди пишут проект и отправляют.
А расскажите о ваших проектах. Чем вообще может быть полезна ЛГБТ-собществу ваша организация?
B.: Сейчас у нас три проекта. Один – глобальный, на 5 лет – от одной из старейших ЛГБТ-организаций в Европе, они получают деньги от голландского правительства. Это проект по профилактике ВИЧ и СПИД. В нем задействовано еще несколько стран СНГ, и даже от Кыргызстана – не один «Лабрис». Другой проект – от посольства Норвегии, он более локальный и направлен на улучшение юридической грамотности представителей ЛГБТ и повышение осведомленности государства об ЛГБТ. И еще есть третий проект – от фонда Сорос-Кыргызстан. В его рамках мы информируем медиков о специфических нуждах и потребностях ЛГБТ, просто убеждаем врачей в том, что дискриминировать ЛГБТ – неправильно. А дискриминация – это обычная практика.
С.: Например, у гея проблемы со здоровьем несколько отличаются от проблем гетеросексуального парня. И врачу хорошо было бы понимать природу их появления, а потому он должен знать всё. Но очень часто бывает так, что когда человек говорит «я – гей», его просто выгоняют из кабинета и говорят «у нас таким не место». И даже если соглашаются оказать услугу, то в следующий раз, когда человек приходит в клинику, на него все уже показывают пальцем, потому что врач не просто не позаботился о соблюдении врачебной тайны, он наоборот всячески способствовал ее раскрытию.
В.: Это не первый наш проект с фондом Сороса, касающийся работы с врачами. Мы уже проводили серию тренингов для гинекологов, эндокринологов, урологов, терапевтов. И результаты уже есть, есть некий набор дружелюбно настроенных врачей, и мы именно к ним перенаправляем членов сообщества. Люди тоже знают, что мы знаем, к кому их можно направить, и кто не будет задавать тупых вопросов. Им достаточно придти к врачу и сказать «я от «Лабриса».
С.: Врачебная дискриминация – это одна из причин, по которой уровень здоровья сообщества ниже, чем в гетеросексуальном сообществе. Зачастую девушки вообще не ходят к гинекологу, доводят себя до состояния, когда всё: или я сейчас сдохну, или всё-таки пойду к врачу.
Давайте поговорим про ситуацию с ЛГБТ в Киргизии? Мне кажется, ситуация у вас сильно отличается от российской. Да и от того, что происходит у ваших соседей.
С.: Ну, в Узбекистане и Туркменистане все ещё есть статья за гомосексуальные отношения. В Казахстане нет, в Кыргызстане нет, в Таджикистане тоже нет, но только номинально, у них зато есть полиция нравов. Казахстан – это такой капиталист Центральной Азии. Там, если у тебя есть деньги пойти в закрытый клуб и тусить там, с кем угодно до утра, никому до этого дела нет. В Кыргызстане немного другая ситуация. В Бишкеке жизнь такая же, как в Казахстане. Но на общественном уровне гомофобия процветает. Зато на государственном уровне нет запрещающих законов.
У вас, как мне кажется, гомофобия на низовом, общественном уровне все-таки меньше развита. В конце концов, в России люди хотя бы могут спокойно ходить, держась за руки. Зато у вас гомофобия институализирована – уже на уровне законодательства.
В целом же ситуация крайне гомофобная. Это норма – считать, что гомосексуальность –не просто патология, а извращение, грех. Очень часто звучат призывы к тому, чтобы даже не выслать всех ЛГБТ, но вырезать, уничтожить под корень. И, к сожалению, случаются преступления на почве ненависти, их много. На юге Кыргызстана – совсем тяжелая ситуация. Там традиции более важны для общества, чем в других частях страны, и люди вынуждены вести двойную жизнь: гомосексуальные мужчины женятся, создают семью, но все равно встречаются параллельно с мужчинами. Гомосексуальных женщин там вообще ни о чем не спрашивают, выдают их замуж и всё, выбора нет.
Для многих ЛГБТ, семья – самое опасное место
С.: В Кыргызстане семья очень важна, она поддерживает человека до двадцати лет или даже до женитьбы. Если человек в 16 лет открылся, и родители не приняли этого факта, они зачастую просто выгоняют собственного ребенка из дома: ты мне больше не сын/не дочь, уходи отсюда. Человек не может продолжать учебу, ему негде жить, нечего есть. «Лабрис» предоставляет убежище тем, кто оказался в подобной ситуации. У нас есть кровати, душ, все необходимое.
Вообще, для многих ЛГБТ семья – самое опасное место. Есть такое понятие, как корректирующее изнасилование. Предположим, ты лесбиянка или трансгендер. Родные решают, что всё это потому, что ты не пробовала настоящего секса, настоящего мужчину. И находит тебе мужчину. Очень часто им оказывается друг брата, двоюродный брат, дядя. Или просто родня решает тебя наказать. Мол, ты лесбиянка? Так мы тебе покажем настоящий секс. Посмотрим, какой ты будешь лесбиянкой после этого.
Были случаи, когда за такими преступлениями следовала уголовная ответственность?
С.: Люди из ЛГБТ-сообщества очень редко обращается в правоохранительные органы – их сотрудники предельно гомофобны, и человек, который обратится к ним, подвергнется еще одной волне унижений, а может быть и сексуальному насилию.
B.: Кроме того, кыргызские правоохранительные органы в семейные разборки стараются не вмешиваться.
Насколько это связано с распространенностью ислама, вообще с религиозным фактором?
С.: В религиозном смысле Кыргызстан – вообще довольно толерантная страна. Ислам – разумеется, наиболее распространенная религия, но есть, скажем, и большое православное меньшинство.
А как это сказывается на отношении к женщинам?
С.: Тут важно различать аутентичные исламские принципы отношения к женщине и среднеазиатские. Центральная Азия – традиционно очень патриархальный регион. Вообще же ислам в Центральной Азии очень неаутентичный. Так, в традиционном исламе, запрещены колдовство, вера в духи предков и прочее. В Кыргызстане же и в Казахстане, местные шаманские верования везде смешаны с исламом, и считается нормальным, что можно прочитать суру из Корана в, условно говоря, магических целях. Можно призывать предков для помощи а каком-то деле, – что уже совсем невозможно в традиционном варианте. То же самое касается отношения к женщинам. В исламе, насколько я понимаю, если почитать Коран или его сколько-нибудь объективные интерпретации, женщина не дискриминируется вообще. Но так как ислам прививался к традиционно патриархальным обществам, женщина стала восприниматься как существо второстепенное, второсортное, – при том, что в Коране ничего такого не написано.
В регионах часто женщин выдают замуж без их согласия, это очень широко распространено, но нельзя сказать, что так происходит в подавляющем большинстве случаев, – особенно в Бишкеке. Есть и еще одна особенность: кыргызы – номадический, кочевой народ. А в кочевой культуре у женщин была собственная, важная роль – и часто они пользовались теми же правами, что и мужчины. Репрессивное отношение к женщине пришло скорее из оседлых культур – из Узбекистана, от турков… То есть, это как раз ситуация привнесенная, – но к сожалению, кыргызы уже считают, что так должно быть. Вообще, есть теория, вполне научная, о том, что кочевые народы, такие, у которых нет кодифицированной культуры, а только устная, более подвержены из-за этого влиянию других народностей, оседлых.
А есть в местной культуре какие-то особенности в смысле отношения к ЛГБТ?
С.: Гомосексуальные отношения когда-то вписывались в традиции региона, – мы говоорим о том же Узбекистане, о юге Кыргызстана и Таджикистане. Речь о культуре бача. Бача – это обычно мальчики и юноши от 12 до 16 лет, танцоры, очень миловидные. Они всегда работали в чайханах, куда ходили только мужчины. И были широко распространены гомосексуальные отношения между посетителями чайханы и мальчиками-бачами. Это напоминает древнюю Грецию, где связь мужчины и молодого мальчика была нормальным явлением. Правда, рано или поздно эта связь заканчивалась, и мужчина должен был жениться. Но это не отменяет того факта, что гомосексуальные отношения были нормой.
Потом, когда пришла Российская империя и было создано Туркестанское генерал-губернаторство, все проявления гомосексуальности были объявлены варварством, извращением, патологией, – и законодательно запрещены. Запрет этот продолжал действовать и в СССР, – за вычетом периода 1917-1934 гг – и снят был только в 1998 году. Ста лет запретов хватило для того, чтобы народ забыл о прошлом, и принял иной взгляд на норму, заключающийся в том, что-де гомосексуальность ему чужда, привнесена с Запада, что она свойственна кому угодно – американцам, русским, но только не кыргизам.
И многие так думают?
