Я ХОЧУ РУСАЛКУ
если уж говорить о приближающемся безумии
то я с недавних пор постоянно
думаю о русалках.
у меня не получается
правильно расположить их
в своей голове.
этому мешают
возникающие вопросы -
где у них находятся
половые органы?
пользуются ли они туалетной бумагой?
могут ли они стоять
на хвосте
пока жарят бекон
с яйцами?
я думаю
мне бы понравился секс
с русалкой.
иногда в супермаркете
я смотрю на крабов и на маленьких
осьминогов
размышляя
что мог бы ими кормить свою русалку.
но вот как бы мы отправились с ней
на ипподром?
набрав все что нужно
протягиваю на кассе
кредитку.
«как у вас сегодня дела?» спрашивает
она.
«окей» отвечаю.
она
в униформе продавщицы
в туфлях без каблуков
с сережками
в маленькой кепочке
в колготках.
она начинает считывать
ценники на покупках. я жду
смотря
сквозь витрину
и догадываюсь
где у нее находятся
половые органы.
НАНА
она трахнула две сотни мужчин в десяти
штатах.
пятеро покончили с собой,
трое сошли с ума.
каждый раз, когда она переезжает в новый город,
мужчин десять преследуют ее.
сейчас она сидит на моем диване
в коротком голубом платье
и кажется
тихой, безопасной, свежей,
даже невинной.
«я теряю интерес к мужчине, -
говорит она, -
как только он начинает проявлять интерес
ко мне».
я снова наполняю ее бокал
пока она снимает платье,
показывая мне свои черные трусики.
спрашивает «разве они не сексуальные?»
я говорю, что да, выглядят сексуально.
она встает,
идет через спальню в туалет.
вскоре я слышу звук спускаемой воды.
ее зовут Нана и она живет
на земле уже
пять тысяч лет.
В ЗООПАРКЕ
самец-жираф
хочет
но самка не готова
самец склонился к ней
он очень хочет
он тычется в нее
следует повсюду
их маленькие головы подняты к небу
их глаза карие лужицы
шеи как скалы
они сталкиваются
расхаживают
два неловких создания
тянутся вверх
эти их глупые ноги
эти их глупые шеи
он хочет
а ей все равно
это боги создают
такие мгновения:
один хочет
другому все равно
а люди смотрят
бросают арахис и конфетные обертки
зелень и голубые леденцы
и им тоже все равно
так получилось что боги
поместили их всех вместе
сейчас.
БРАНДО
болтаем о
Марлоне Брандо
в постели
в десять тридцать утра
смотрю на бамбуковые стебли
они растут к северу от окна
я голый
она
в розовой ночной сорочке
белый потолок
белые стены
дождь прекратился
с востока светит солнце
мы болтаем о
Марлоне Брандо
в десять тридцать утра
и совершенный мир
неподвижен
как апельсин
как огромный апельсин
все неподвижно
я голый
она
в розовой ночной сорочке
мы болтаем о
Брандо
затем мы о нем
забываем
впрочем
он о нас
даже
и не думал.
мы встаем
и с наслаждением
завтракаем.
РАЗВОД
однажды
тогда мне было наверное семь
или восемь
мы решили поиграть
в домик.
мы взяли большое одеяло
оттащили его
на задний двор
и повесили на вбитые колышки
потом все вместе залезли
под него.
у каждого из нас была жена.
Фрэнк выбрал Стеллу.
Джин выбрал Джун.
а я выбрал
Шарлин.
у Шарлин были такие синие
глаза
они просто горели
синим светом
и еще она была тихой девочкой
в красном платьице.
мои паршивые родители
плохо переносили гостей
и поэтому
мы все решили
спрятаться
под одеялом.
мы с Шарлин
обняли
друг друга.
мы не целовались или чего-то там еще
просто обняли
друг друга
и никогда я не чувствовал себя
так хорошо.
затем все закончилось: на одного
из парней что-то нашло
и он сбил одеяло
на землю.
это был Джин.
«и какого черта мы здесь
делаем!», заявил он.
Шарлин
поднялась
и я встал с ней рядом
насколько это было возможно
ее синие глаза
смотрели прямо на меня.
«до свидания», сказал я
ей
она же молча снова посмотрела
своими синими глазами.
через пару дней
я сказал Фрэнку и
Джину о том
какие все же чудесные
глаза у Шарлин.
вскоре
Джин
отозвал меня
в сторонку.
«слушай», произнес он
«я никому не говорил
но тебе-то должен
сказать кое-что
о Шарлин»
«что?»
и Джин
прошептал мне
«она носит резиновые
трусы!»
«в самом деле?»
«в самом деле!»
после этого я держался подальше
от Шарлин.
в том смысле
что когда я видел ее
у дверей дома
то проходил мимо.
я больше не мог смотреть на нее.
я проходил мимо так
как будто ее не существовало.
те синие глаза
были ужасными. и это проклятая
ложь.
КЛАССИКА
наша школьная учительница
английского миссис Гредис никогда
не сидела за столом, она освобождала
краешек стола и садилась на него,
скрещивая свои длинные ноги,
а мы смотрели на эти длинные
шелковые ноги,
на эти волшебные лядвеи, на
просвечивающую теплую плоть,
когда она поворачивалась и
скрещивала ноги, обутые в черные
туфли на высоком каблуке,
говоря при этом о Готорне, Мелвилле, По
и прочих. мы, пацаны, не слышали
ни слова, но английский был нашим
любимым предметом, и мы ни разу
не сказали чего-то плохого о миссис Гредис,
мы даже не обсуждали ее между собой,
мы просто сидели в классе и
смотрели на миссис Гредис,
и знали, что наши матери
не похожи на нее, и девчонки
из нашего класса не похожи на нее
и даже женщины, которых мы встречали
на улицах, не похожи на нее.
никто не был похож на миссис Гредис
и сама миссис Гредис знала это,
сидя на краешке стола,
сидя напротив двадцати
четырнадцатилетних мальчишек,
которые будут помнить ее
несмотря на войны и годы,
никогда такая женщина не будет смотреть
на нас, что-то при этом говоря,
смотреть на нас, глядящих на нее,
со смешинкой в глазах,
улыбающаяся нам,
скрещивающая ноги
снова и снова,
а юбка скользит, медленно
поднимаясь выше и выше,
пока она говорит о Готорне,
Мелвилле, По и прочих,
пока не прозвенит звонок
в конце урока,
самого короткого урока за день.
спасибо, миссис Гредис,
за то чудесное
преподавание, вы изгнали
из учебы
скуку, спасибо, миссис Гредис,
спасибо вам.
